Александр Покровский - Расстрелять! – II

Через полчаса в кубрике появляется старпом. На носу сдача задачи, и вид у старпома саблезубый. Тут он видит спящего и орёт:

— Что?! Кто?! А?! Почему?! Кто разрешил, я спрашиваю?! Дежурный?! Какой дежурный?! Рабочий день!..

В общем, спать на флоте невозможно. Можно только отдыхать.

А спать хочется до одури. Я постоянно не высыпаюсь. Вот только мой нос минует срез верхнего рубочного люка — и всё: глаза сами закрываются. А в автономке снятся только цветные кошмары. И действуешь во сне, как наяву. Просыпаешься и не знаешь, где спал, а где служил. Просыпаюсь однажды в ужасе: приснилось, что все волосы на груди побрили визжащей машинкой. Когда снятся кошмары, нужно менять сторону лежания. Повернулся я и не успел глаза закрыть, как побрили со спины.

Для поддержания боеготовности надо… Боеготовность, чтоб вам всем было понятно, она как штаны, а их нужно постоянно поддерживать. Они норовят упасть, а ты их поддерживаешь. Для поддержания уровня боевой готовности лучше всего стоять в строю. Так его легче поддерживать. Этот уровень. Удобнее просто. Все хором взяли и подтянули.

И если уж мы заговорили о строе, то не вредно будет узнать,

Чего только в строю нельзя! Всё нельзя. Например, нельзя в строю гавкать. Слышно потому что. Я когда впервые встал в строй, а со строем, в котором я стоял, впервые поздоровался командир,— тогда я почему-то решил, что если я в то время, пока все остальные говорят отрывисто: «Здравия! Желаем! Товарищ! Капитан! Лейтенант!», погавкаю в такт: «Гав-гав-гав», то это на общем фоне не будет заметно и будет оригинально.

Оказалось, всё слышно. Я по глазам командира понял. Удивился он.

Друзья мои, строй — это собрание вдохновлённых.

Если личный состав занять нечем, то лучше всего его строить и проверять наличие. Или маршировать. Маршировать лучше, чем разлагаться.

Идёт строй курсантов на вечерней прогулке и поёт:

Я всё думал, вставлять этот эпизод в эссе или не вставлять. Потом вставил. Пусть будет на всякий случай. О чём же ещё вам рассказать?

Один мой приятель утром перед зеркалом, собираясь на службу, орал сам себе:

— Мал-чать! Право на борт! Мал-чать! Право на борт!..

Вот так сто раз проорёт и целый день служит спокойно.

Строевой смотр, по-моему, это венец, можно сказать, всему. Так мне, по крайней мере, кажется. Стоял я как-то на строевом смотре дивизии атомных подводных лодок. (Только прибыл служить на атомоходы с бербазы и сразу же — на смотр.) Подходит ко мне начальник штаба, и я как положено представляюсь, а он мне:

— Почему шинель белая?

А я в этой шинели цемент полгода на машине возил. Она у меня цементного цвета.

— Потому что цемент возил,— говорю я.

— А где ваша другая, парадная шинель? — спрашивает он.

— В посылке идёт,— говорю я.

— А жена у вас тоже в посылке идёт?

— Не женат, товарищ капитан первого ранга!

— А почему вы небриты?

— Раздражение, товарищ капитан первого ранга!

И тут он берёт меня за верхнюю пуговицу на шинели и, к удивлению моему, её оттягивает, и пуговица моя отделяется, а вслед за ней из меня появляется белый шнур. Оказывается, пуговицы у нас на шинели на шнур насажены. Шнур оборвался где-то там внутри, вот он его и вытянул. Оттянул он мне шнур и отпустил, и повис у меня шнур очень низко и болтается.

— А это что? — спрашивает он.

— А это шнур,— говорю я.

— Накажите его,— поворачивается он к моему командиру,— у него на всё есть ответ.

Чем выше звание начальника, тем больше мусора в помещении и больше запятых, пропущенных в документе.

Как себя вести с начальником?

Как со зверем в зоопарке: не прикасаться к клетке.

Что делать, если начальника с утра злая муха укусила безжалостно?

Нужно сохранять спокойствие. Потому что начальник не вечен. «И этот пройдёт!» — как сказал Соломон.

Вызывает меня старпом, и только я появляюсь в дверях, он орёт:

— Вы-ы! Значит, так! Сход запрещаю! Да-а! И находиться со мной постоянно на связи! Каждые пятнадцать минут мне доклад по телефону, что вы работаете! Вот так вот! Каждые пятнадцать минут! Я вам покажу! Вы у меня запомните! Всё! Молчите! Через пятнадцать минут жду доклада! Марш! Отсюда!

Делаю «марш отсюда» — и на боевой пост. Устраиваюсь в кресле поудобней, на видное место — циферблат и чай завариваю. Пью чай и жду, пока пятнадцать минут пройдёт, чтоб доложить. Подползает стрелка, и я, точный, как граф Монте-Кристо, снимаю трубку и докладываю своему драгоценному старпому, что нахожусь на боевом посту и работаю.

А старпом за эти пятнадцать минут уже успел забыть напрочь, что он мне говорил.

— Что?! — орёт он.— Что вам ещё не ясно?! Что вы там талдычите? Прибыть ко мне, я вам ещё раз всё объясню!!!

Вообще-то лучше не встречаться. Поразительно противоречивые чувства мы вызываем у начальников. Но если уж не повезло, то что лучше всего делать при встрече с начальником прямо среди сугробов бытия? Лучше всего, размахивая руками, без вопросов промчаться мимо, объятый пылью. Но если тебя всё же застопорили, то что лучше всего иметь при себе? Лучше всего иметь при себе готовый ответ, куда это тебя несёт, ещё один готовый вопрос, ответ на этот вопрос и приказание, которое ты сейчас сам себе отдашь устами начальника и тут же умчишься его исполнять.

Перед тем как войти, нужно сделать так, чтоб твоя жизнь быстренько пробежала у тебя перед глазами и чтоб было ясно за что. А лучше спросить по дороге. Кто-то наверняка знает.

Следующий абзац не слишком вяжется с предыдущим, но всё-таки почему-то хочется рассказать о том,

Их рвут необычным путем. Втискиваешь руку необычным путем, с усилием продвигаешься, схватил на ощупь что-нибудь, деранул, вытащил, поднес ко рту, осмотрел; если не гланды — откинул в сторону.

Но вернёмся к начальнику, который говорит по телефону.

По телефону начальники людей пугают. Снимаешь трубку, и слышится утомлённое:

— Александр Владимирович… вы — русский?

Секундная пауза (потому что за таким вступлением обычно следует: «Так какого же ражна-а!!!»), во время которой судорожно вспоминаешь всё, что исполнил и как исполнил, всё вспомнил, что исполнил, ничего не нашёл, истомился до того, что устал, будь что будет, и говоришь вяло:

— Русский…

— Хорошо,— говорит начальник.

Он сейчас на тебя анкету рисует, и ему нужно заполнить графу «национальность».

О командирах и помощниках плохо не говорят. Со смертью начальника вспоминается только хорошее.

— Погиб?!

— Да-а!!!

Минута молчания, потом общий хохот.

Личным составом на флоте называют моряков, матросов срочной службы.

Моряки у нас делятся на нормальных и ненормальных.

Нормальный моряк должен быть постоянно чем-то напуган, должен быть постоянно в чём-то уличен, виноват должен быть и ходить должен с видом недоделанной работы.

Если моряк не напуган, значит, он нагл и ненормален.

— Вы нагл! — говорят ему.— И ненормален!

Для любви. Вызываешь к себе личный состав и спрашиваешь его:

— Ну-у, голубь мой сизокрылый, когда же мы будем любить друг друга? Когда? Когда в наших отношениях наступит взаимность. Не могу же я любить только в одну сторону. Должна же быть хоть какая-то отдача. Я иду к вам навстречу днём и ночью, стирая ноги до отростка, а вы всё удаляетесь и удаляетесь. Когда это прекратится?

У моего старпома вопросы любви к личному составу имели временные ограничители.

— Значить, так! — объявлял он.— Командирам подразделений с семнадцати тридцати и до восемнадцати заниматься с личным составом любовью.

При взгляде на моего старпома из глубин памяти всегда всплывал огромный фанерный чемодан с надписью: «Привет из Фрунзе». И ещё он говорил:

— Инструкция — это дополнение к Конституции,— а потом добавлял перед строем: — Кос-ми-чес-кие ко-раб-ли вовсю… (секундочка, приличный аналог подберу) вовсю сношаются на орбите, а у нас до сих пор личный состав спит на вахте! Захмуддинов!